Мариам Петросян - Дом, в котором… [Издание 2-е, дополненное, иллюстрированное, 2016]

— Прекрасно, — кивнула Крестная. — Никто не удерживает вас в Доме против вашей воли. Если это ваше окончательное решение, подайте заявление об уходе, директор его утвердит.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая только шелестом разрезающих воздух лопастей вентилятора. То, что Крестная высказалась за Акулу, покоробило всех, а Шерифа просто ошеломило.

— Ну это уж слишком! — возмутился он. — Чего это вы раскомандовались? Что вы себе позволяете?

— Все, сказанное здесь нашей уважаемой коллегой, согласовано со мной, — с удовольствием подтвердил Акула. — Согласовано и одобрено.

Шериф уставился на директора с непередаваемым выражением лица. Ральф никогда не думал, что Шериф может быть до такой степени изумлен.

Где же ты был последние полчаса, глупый человек? Неужели только сейчас до тебя дошло то, что все мы давно поняли и приняли к сведению?

— Да, и если не передумаете, потрудитесь подать заявление в течение двадцати четырех часов, — потребовала Крестная. — Мы должны точно знать, уходите вы или остаетесь.

— Не собираюсь я увольняться перед самым выпуском! — взревел Шериф.

Взревел, впрочем, не так громогласно, как привык это делать.

— В таком случае не бросайтесь пустыми угрозами.

Шериф мрачно ссутулился на подоконнике. Похожий на обиженную, разжиревшую горгулью. Глядя на него, Ральф ощутил укол жалости, подумав, что, если сейчас Крестная велит Шерифу слезть с подоконника и сесть, как полагается, на стул, он, скорее всего, подчинится.

К счастью, Крестная не стала размениваться по мелочам. Шериф был явно и безнадежно добит. Теперь она сужала круги вокруг Ральфа, а позор Шерифа требовался лишь в качестве примера для склонных к сопротивлению.

— Итак, продолжим голосование, — предложил Акула.

Голосование продолжили.

Когда большинством голосов предложение Крестной было принято, Акула поаплодировал (Гомер присоединился было к аплодисментам, но, заметив, что никто другой этого делать не стал, осекся) и попросил обнародовать вторую идею.

— Я сгораю от нетерпения, — сообщил он, потирая руки.

— Ага, сгораешь, как же, — буркнул Ящер себе под нос, так, чтобы было слышно Ральфу. — Интересно, сколько раз вы все это отрепетировали?

— Пункт второй.

Крестная посмотрела на Ральфа.

— Я предлагаю удалить из Дома несколько личностей, которых мы, после должного обсуждения, сочтем опасными. Личностей с нестабильной психикой и неадекватным поведением, тем не менее, имеющих влияние на прочих воспитанников.

Ральф откинулся на спинку стула, закрыв глаза. Вот оно. Теперь, без сомнения, настал его черед протестовать и получить за это по носу. Что ж, Крестную ожидал неприятный сюрприз.

— Оу! — у Душеньки слегка поднялось настроение. — Любопытно! Кто же они, эти нестабильные и влиятельные психи? Я хочу принять участие в обсуждении кандидатур!

Ящер, наоборот, помрачнел.

— Я — против! — крикнул он, вскакивая. — Это спровоцирует беспорядки. Мы получим именно то, чего опасались, только намного раньше.

— Я — за! — высказался Гомер. — Очень правильное и своевременное решение.

— У меня вопрос, — Овца подняла руку, как примерная ученица на уроке. — Среди обсуждаемых будут девочки?

Крестная сдержала улыбку.

— Если вы предложите чью-либо кандидатуру, мы обязательно ее обсудим.

— Боже упаси! — пискнула Овца. — Мне бы такое и в голову не пришло!

— Но в основном имелись в виду, конечно, парни? — нетерпеливо уточнила Душенька.

— Да. Так называемые вожаки.

Ящер схватился за голову.

— Предлагаю обсудить Сфинкса из четвертой, — сказала Душенька. — Авторитетный, пользуется влиянием и, несомненно, омерзительная личность. Можно сказать, извращенец.

— Среди моих питомцев нестабильных личностей нет, — гордо провозгласил Гомер. — Я предлагаю исключить первую группу из обсуждения.

— Это… — Акула сделал вид, что колеблется, — это против правил, но поскольку первая действительно образцовая группа, для них можно сделать исключение. Предложение принимается. Что же касается Сфинкса…

— Он не из вожаков, — тихо подсказала Крестная. — Его кандидатуру мы обсуждать не будем.

— Действительно, — немедленно согласился Акула. — Не самая влиятельная личность, не будем тратить время попусту. Второе предложение отклоняется.

Душенька надулась.

— Мы обсуждаем сейчас не кандидатуры, а само предложение, — утешила ее Крестная. — Итак, двое — за, один — против…

— Категорически против, — уточнил Ящер.

— Двое воздержавшихся, — продолжила Крестная, даже не взглянув на Овцу и Шерифа. И один… — она сделала паузу.

— Против, — сказал Ральф.

Крестная удовлетворенно кивнула, словно ждала от него именно этого, сделала паузу, давая Ральфу возможность высказаться, которой он не воспользовался, и продолжила:

— Двое — за, двое — против, двое — воздержались. Я, естественно — за, а наш уважаемый директор…

Она повернулась к Акуле, и тут Ральф понял, что с него хватит. Он устал смотреть на Крестную, устал ее слушать, и дальнейшее участие в поставленном ею спектакле его не прельщало.

— Простите, — сказал он, вставая, — Но у меня еще много дел.

Выражение лица Акулы не сулило ничего хорошего.

— Как это понимать? — спросил он. — Что за дела такие, из-за которых ты готов уйти с важного собрания?

— Дела? — Ральф остановился в дверях. — О, это очень важные и неотложные дела. Надо составить и отпечатать в двух экземплярах заявление об уходе, собрать вещи, немного прибрать кабинет, он удивительно быстро зарастает пылью, сдать белье в прачечную и несколько книг в библиотеку…

— Господи! — ахнул Ящер. — Только этого нам не хватало!

— Стоп! — сказал Акула. — Я не подпишу твое заявление.

— Не подписывай, — пожал плечами Ральф. — Мне, по правде сказать, все равно, будет там стоять твоя подпись или нет.

— Вы не хотите даже дождаться конца собрания? — удивилась Крестная. — Узнать, кого мы выберем? Неужели вас не волнует участь ваших подопечных? Вы ведете себя, как ребенок.

Ральф улыбнулся.

— Именно уверенность в том, что речь пойдет о моих подопечных, не позволяет мне участвовать в вашем балагане. Как воспитатель, я несу ответственность за каждого в моих группах. Если кто-то решает их судьбу, не считаясь с моим мнением, я могу только попрощаться. Делать мне здесь совершенно нечего.

Крестная скривила губы.

— Как легко вы отказываетесь от своей должности. Как спешите переложить ответственность на других. Меня это поражает.

— Вы не поверите, — Ральф мельком взглянул на застывшего в оцепенении Акулу. — Не поверите, до какой степени это поражает меня самого.

Он прибрал в кабинете, принял душ и собрал вещи в черную спортивную сумку. Отпечатал на старой машинке заявление об уходе, подписал его и оставил на столе. С удивлением поймал себя на том, что насвистывает. Неужели действительно все? Неужели я сейчас уеду отсюда навсегда? Просто возьму и уеду? Учитывая планы Акулы и Крестной, в этом была определенного рода справедливость. Ему не дали толком проститься с этим местом, прочувствовать свой уход, как не дадут этого сделать им. Ощущая себя необыкновенно легким и опустошенным, он покинул кабинет, не потрудившись запереть его. Там не оставалось ничего, что имело бы смысл прятать.

Кивнув дежурному Логу (без сомнения, отметившему сумку), Ральф пересек коридор второго этажа и поднялся на третий.

Буфет работал до восьми. Здесь было уютно и тихо, особенно в вечерние часы. Круглые столики — на каждом корзинка для хлеба, огромные деревянные держатели для салфеток и забавные солонки в виде мышей. На окнах ситцевые занавески в цветочек. Возле окошка раздачи вывешивалось меню, написанное аккуратным ученическим почерком.

Ральф взял две порции пирога с мясом, чай и сел за угловой столик.

Он ел, поглядывая на висящую на стене фотографию в прихотливо разрисованной рамке. Таких фотографий в буфете висело шесть, и все они могли вызывать лишь недоумение. Обычные улицы. Ни людей, ни собак, ни одно из попавших в кадр зданий не назовешь красивым, и совершенно непонятно, зачем эти безликие картинки понадобилось увеличивать, вставлять в рамку и вешать на стены, которые они определенно не украшали.

Ральф рассматривал ближайшую из фотографий, думая о том, что с его уходом и она, и все остальные окончательно превратятся в загадку, потому что после его ухода никто уже не будет знать, что снимки эти сделаны Летунами. Просто Наружность. Они снимали ее как попало, важен был сам факт, приносили свои трофеи в Дом, увеличивали, вставляли в рамки, под стекло, и развешивали в безоконной Комнате Ужасов на первом этаже. Комната Ужасов для того и существовала, чтобы выводить из равновесия. Дети Дома любили страшилки. В ужасохранилище имелись и другие экспонаты, но фотографии Наружности являлись бесспорным гвоздем экспозиции.